Неточные совпадения
Мозг, вместилище исследующего, творческого духа, черт бы его взял, уже
начинает понимать любовь как предрассудок, а?
Доктор, выслушав и осмотрев его, заключил, что у него вроде даже как бы расстройства в
мозгу, и нисколько не удивился некоторому признанию, которое тот с отвращением, однако, сделал ему. «Галлюцинации в вашем состоянии очень возможны, — решил доктор, — хотя надо бы их и проверить… вообще же необходимо
начать лечение серьезно, не теряя ни минуты, не то будет плохо».
Иногда позволял себе отступление, заменяя расстегаи байдаковским пирогом — огромной кулебякой с начинкой в двенадцать ярусов, где было все,
начиная от слоя налимьей печенки и кончая слоем костяных
мозгов в черном масле.
Стоило иному на слово принять какую-нибудь мысль или прочитать страничку чего-нибудь без
начала и конца, чтобы тотчас поверить, что это «свои собственные мысли» и в его собственном
мозгу зародились.
При виде смирения Раисы Павловны в Луше поднялась вся старая накипевшая злость, и она совсем позабыла о том, что думала еще вечером о той же Раисе Павловне. Духа примирения не осталось и следа, а его сменило желание наплевать в размалеванное лицо этой старухе, которая пришла сюда с новой ложью в голове и на языке. Луша не верила ни одному слову Раисы Павловны, потому что
мозг этой старой интриганки был насквозь пропитан той ложью, которая
начинает верить сама себе. Что ей нужно? зачем она пришла сюда?
Ее
начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между
мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
— Если бы у господина Марфина хоть на копейку было в голове
мозгу, так он должен был бы понимать, какого сорта птица Крапчик: во-первых-с (это уж советник
начал перечислять по пальцам) — еще бывши гатчинским офицером, он наушничал Павлу на товарищей и за то, когда Екатерина умерла, получил в награду двести душ.
Но мечтания эти покуда еще не представляли ничего серьезного и улетучивались, не задерживаясь в его
мозгу. Масса обыденных пустяков и без того была слишком громадна, чтоб увеличивать ее еще новыми, в которых покамест не настояло насущной потребности. Порфирий Владимирыч все откладывал да откладывал, и только после внезапной сцены проклятия спохватился, что пора
начинать.
Все
начали ворчать на него, а толстый не ответил. Потом долго догадывались, где душа? Одни говорили — в сердце, другие — в черепе, в
мозгу, а кривой снова дерзостно сказал...
Стало темно и холодно, он закрыл окно, зажёг лампу и, не выпуская её из руки, сел за стол — с жёлтой страницы развёрнутой книги в глаза бросилась строка: «выговаривать гладко, а не ожесточать», занозой вошла в
мозг и не пускала к себе ничего более. Тогда он вынул из ящика стола свои тетради,
начал перелистывать их.
Едва только дремота слегка касалась меня, как странные, нелепые, мучительно-пестрые сновидения
начинали играть моим разгоряченным
мозгом.
Действительно, странные вещи приходят в голову человеку, когда у него нет выхода, когда жажда деятельности бродит болезненным
началом в
мозгу, в сердце и надобно сидеть сложа руки… а мышцы так здоровы, а крови в жилах такая бездна…
— Мелюдэ… Физиологи делают такой опыт: вырезают у голубя одну половину
мозга, и голубь
начинает кружиться в одну сторону, пока не подохнет. И Мелюдэ тоже кружится… А затем она очень хорошо сказала относительно подлецов: ведь в каждом из нас притаился неисправимый подлец, которого мы так тщательно скрываем всю нашу жизнь, — вернее, вся наша жизнь заключается в этом скромном занятии. Из вежливости я говорю только о мужчинах… Впрочем, я, кажется, впадаю в философию, а в большом количестве это скучно.
Путники расположились у ручья отдыхать и кормить лошадей. Кузьмичов, о. Христофор и Егорушка сели в жидкой тени, бросаемой бричкою и распряженными лошадьми, на разостланном войлоке и стали закусывать. Хорошая, веселая мысль, застывшая от жары в
мозгу о. Христофора, после того как он напился воды и съел одно печеное яйцо, запросилась наружу. Он ласково взглянул на Егорушку, пожевал и
начал...
Они говорили Евсею поочерёдно — один кончит,
начнёт другой, а он слушал и старался запомнить их мудрёные речи и точно пьянел от непривычной работы
мозга.
— Культурная жизнь у нас еще не начиналась. Старики утешают себя, что если теперь нет ничего, то было что-то в сороковых или шестидесятых годах, это — старики, мы же с вами молоды, наших
мозгов еще не тронул marasmus senilis, [Старческое бессилие (лат.).] мы не можем утешать себя такими иллюзиями.
Начало Руси было в восемьсот шестьдесят втором году, а
начала культурной Руси, я так понимаю, еще не было.
— Чего-с? — отозвался тот, как бы не поняв даже того, о чем его спрашивали. Его очень заговорил граф Хвостиков, который с самого
начала обеда вцепился в него и все толковал ему выгоду предприятия, на которое он не мог поймать Янсутского. Сын Израиля делал страшное усилие над своим
мозгом, чтобы понять, где тут выгода, и ничего, однако, не мог уразуметь из слов графа.
Но холодная вода
начала действовать. Помогло и то, что дежурный надзиратель, все тот же старик, несколько раз лекарственно ударил Янсона по голове. И это ощущение жизни действительно прогнало смерть, и Янсон открыл глаза, и остальную часть ночи, с помутившимся
мозгом, крепко проспал. Лежал на спине, с открытым ртом, и громко, заливисто храпел; и между неплотно закрытых век белел плоский и мертвый глаз без зрачка.
Ничто так не увлекает, не втягивает человека, как мечтания. Сначала заведется в
мозгах не больше горошины, а потом
начнет расти и расти, и наконец вырастет целый дремучий лес. Вырастет, встанет перед глазами, зашумит, загудит, и вот тут-то именно и начнется настоящая работа. Всего здесь найдется: и величие России, и конституционное будущее Болгарии, и Якуб-хан, достославно шествующий по стопам Шир-Али, и, уже само собою разумеется, выигрыш в двести тысяч рублей.
Может быть, не в этих словах было подумано, но именно эта мысль вспыхнула в
мозгу, именно в тот печальный вечер я впервые ощутил усталость души, едкую плесень в сердце. С этого часа я стал чувствовать себя хуже,
начал смотреть на себя самого как-то со стороны, холодно, чужими и враждебными глазами.
Во всяком случае, то, что творится в нём, не есть
начало увлечения женщиной, это протест ума, оскорблённого столкновением, из которого он не вышел победителем, хотя его противник детски слаб. Нужно говорить с этой девушкой образами. Его обязанность — уничтожить её дикие понятия, разрушить все эти грубые и глупые фантазии, впитанные её
мозгом. Нужно обнажить её ум от заблуждений, очистить, опустошить её душу, тогда она будет способна и вместить в себя истину.
Сделав несколько хороших глотков из темной плоской посудины, Пэд почувствовал себя сидящим в котле или в паровой топке. Песок немилосердно жег тело сквозь кожаные штаны, небо роняло на голову горячие плиты, каждый удар их звенел в ушах подобно большому гонгу; невидимые пружины
начали развертываться в
мозгу, пылавшем от такой выпивки, снопами искр, прыгавших на песке и бирюзе бухты; далекий горизонт моря покачивался, нетрезвый, как Пэд, его судорожные движения казались размахами огромной небесной челюсти.
Вообще, вещество
мозга продолжает развиваться и увеличиваться у человека до 40–50 лет; в старости же он
начинает уменьшаться, сжиматься, делается тягучим и более водянистым.
Мы напомним здесь читателям только положение, давно известное из сравнительной анатомии, — что в непрерывной градации животных,
начиная от самых низших организмов и кончая человеком, количество
мозга находится в прямом отношении с умственными способностями.
На пятой или шестой неделе ребёнок
начинает уже всматриваться в окружающие предметы, вследствие чего в
мозгу его происходят первые чувственные впечатления, то есть умственные образы, постепенно всё более проясняющиеся.
— А как вы, товарищ, думаете — вот теперь мы тут кое-что прочитали, привели
мозги в движение — не
начать ли нам полегоньку пробовать наши силы и пригодность к делу? Вы, конечно, оставайтесь в стороне, а нам бы, здешним, думаю, пора. Для поверки больше — сколько знаем, и что нужно знать, и какие вопросы будут ставить нам.
Но оно не переходит в прошлое. Точно вырвавшись из-под власти времени и смерти, оно неподвижно стоит в
мозгу — этот труп прошедших событий, лишенный погребения. Каждый вечер он настойчиво зарывает его в могилу; проходит ночь, наступает утро — и снова перед ним, заслоняя собою мир, все собою
начиная и все кончая, неподвижно стоит окаменевший, изваянный образ: взмах белого платка, выстрелы, кровь.
«Нужно слова, без слов нельзя», — торопливо оправдывался он и
начал искать слова; и множество слов замелькало в его
мозгу, но среди них не было ни одного рожденного любовью к родине.
— На то глаза во лбу да ум в
мозгу, чтоб не обидели, — отвечал Стуколов. — Видишь ли: чтоб
начать дело, нужен капитал, примером тысяч в пятьдесят серебром.
— Что же вы молчите? —
начал я. — Говорите, я слушаю вас! Ха-ха! Я ужасно люблю, когда люди с серьезными, солидными физиономиями говорят детскую чушь!.. Это такая насмешка, такая насмешка над человечьими
мозгами!.. Лица не соответствуют
мозгам! Чтобы не лгать, надо иметь идиотскую физиономию, а у вас лица греческих мудрецов!
И «щур», увлекшись, поднялся, зашагал около стен и, размахивая руками,
начал выкладывать передо мною свои познания по хирургической патологии… Омертвение костей черепа, воспаление
мозга, смерть и другие ужасы так и сыпались из его рта с бесконечными объяснениями макроскопических и микроскопических процессов, сопровождающих эту туманную и неинтересную для меня terram incognitam [неизвестную землю, область (лат.).].
Варька берет ребенка, кладет его в колыбель и опять
начинает качать. Зеленое пятно и тени мало-помалу исчезают, и уж некому лезть в ее голову и туманить
мозг. А спать хочется по-прежнему, ужасно хочется! Варька кладет голову на край колыбели и качается всем туловищем, чтобы пересилить сон, но глаза все-таки слипаются, и голова тяжела.
Оставалось теперь только кому-нибудь из двух ретироваться за спичками или за другим каким-нибудь пустяком. Обоим сильно хотелось уйти. Они сидели и, не глядя друг на друга, подергивая себя за бородки, искали в своих взбудораженных
мозгах выхода из ужасно неловкого положения. Оба были потны. Оба невыносимо страдали, и обоих пожирала ненависть. Хотелось вцепиться, но… как
начать и кому первому
начинать? Хоть бы она вышла!
— Все эти мысли о бренности и ничтожестве, о бесцельности жизни, о неизбежности смерти, о загробных потемках и проч., все эти высокие мысли, говорю я, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же
мозга, который едва только
начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие!
Но это шутки. Я хочу быть серьезен. Мне нравится кардинал X., и Я позволю ему слегка позолотиться около Моих миллиардов. И Я устал. Надо спать. Меня уже поджидают Моя постель и Вандергуд. Я закрою свет и в темноте еще минуту буду слушать, как утомленно стучит Мой счетчик, а потом придет гениальный, но пьяный пианист и
начнет барабанить по черным клавишам Моего
мозга. Он все помнит и все забыл, этот гениальный пьяница, и вдохновенные пассажи мешает с икотой.
Вася
начинает выходить из себя, бранится, называя игроков болванами и чугунными
мозгами.
Мысль
начала входить в его
мозг, как входит штопор в пробку, стойко, упорно, пока не довела до бесповоротного приговора воли.
Опять мелькнули в ее
мозгу прозрачное лицо Калерии и взгляд ее кротких улыбающихся глаз. Злоба сдавила горло. Она
начала метаться, упав навзничь, и разметала руки. Уничтожить разлучницу — вот что заколыхало Серафиму и забило ей в виски молотками.
Внезапное появление «лютого врага» захватило Теркина всего. История его исключения запрыгала в его
мозгу в образах и картинах с
начала до конца.
Мозгом, двигающим и жизненным центром города, является старинный Дерптский университет. Он дал науке много ярких имен,
начиная с эмбриолога Карла Эрнста Бэра, астронома Струве и кончая физиологом Александром Шмидтом. Весь город живет университетом и для университета.
Но вдалеке особенно громко прозвучал первый выстрел, и исчезло очарование мгновенной тишины; с тою же внезапностью, с какою люди прятались, они
начали вылезать из-под своих прикрытий; на кого-то закричал толстый фейерверкер; грохнуло орудие, за ним второе, снова кровавый неразрывный туман заволок измученные
мозги.
Директору не нужно было много думать, чтобы
начать… В голове у него давно уже было всё начато и окончено: знай себе списывай с
мозгов на бумагу!
Не умом я понял. Всем телом, каждою его клеточкою я в мятущемся ужасе чувствовал свою обреченность. И напрасно ум противился, упирался, смотря в сторону. Мутный ужас смял его и втянул в себя. И все вокруг втянул. Бессмысленна стала жизнь в ее красках, борьбе и исканиях. Я уничтожусь, и это неизбежно. Не через неделю, так через двадцать лет. Рассклизну,
начну мешаться с землей, все во мне
начнет сквозить, пусто станет меж ребрами, на дне пустого черепа
мозг ляжет горсточкою черного перегноя…
О чем бы он ни
начинал говорить, всегда кончалось тем, что он переводил разговор на эту неприступную, сидевшую неотступно в его
мозгу, турецкую твердыню.
Взяв несколько коробок спичек, она
начала приводить в исполнение мгновенно зародившуюся в ее
мозгу мысль.
Разорвите протокол, и давайте
начнем с
начала, давайте собственными
мозгами попытаемся поискать путей нового быта».
Вы послушали его четверть часа и хотите раскланяться, но он хватает вас за рукав и просит дослушать. Он кричит, горячится, брызжет вам в лицо, тычет пальцами в ваш нос, цитирует целиком газетные передовицы, вскакивает, садится… Вы слушаете, чувствуете, как тянутся длинные минуты, и, из боязни уснуть, таращите глаза… От обалдения у вас
начинают чесаться
мозги… Баттенберг, Муткуров, Стамбулов, Англия, Египет мелкими чёртиками прыгают у вас перед глазами…
Мозг его то
начинает засыпать, то снова пробуждается вследствие моментального возбуждения, но просыпается лишь для того, чтобы запутаться еще более и уснуть снова.
Наверху музыка было утихла, но через минуту пианист заиграл снова и с таким ожесточением, что в матрасе под Софьей Саввишной задвигалась пружина. Попов ошалело поглядел на потолок и
начал считать опять с августа 1896 года. Он глядел на бумаги с цифрами, на счеты и видел что-то вроде морской зыби; в глазах его рябило,
мозги путались, во рту пересохло, и на лбу выступил холодный пот, но он решил не вставать, пока окончательно не уразумеет своих денежных отношений к банкирской конторе Кошкера.
Был у этого богослова раб-африканец, ходивший за ним повсюду. Когда богослов вошел в кофейную, африканец остался на дворе, за дверью, и сел на камень на припеке солнца; он сидел и отгонял от себя мух. А сам богослов лег на диван в кофейной и велел подать себе чашку опиума. Когда он выпил чашку и опиум
начал расшевеливать его
мозг, он обратился к своему рабу.